Forms of time and of the chronotope in the novel A. Ivanov «The geographer drank his globe away»

Full Text

Хронотоп романа А. Иванова «Географ глобус пропил»

Роман А. Иванова «Географ глобус пропил» отличается особым отношением к времени и пространству. Они характеризуются, с одной стороны, прерывностью, бессмысленностью и хаотизированностью, а с другой – упорядоченностью, глубиной, неисчерпаемостью. Структура и субъектная организация произведения позволяют нам рассмотреть всю полноту хронотопа во всей его противоречивости и многообразии. Время и пространство в романе организованы особым образом. Они образуют дуализм прошлого и настоящего, который впоследствии способствует их соединению и замещению одного другим. Рассмотрим, в чем это проявляется.

Произведение характеризуется полифонией, многоязычием, вследствие чего нам может показаться, что многообразие голосов образует сложное соединение различных бытий и реальностей, образующих свои хронотопы. Однако данное утверждение искажает идею романа. По нашему мнению, среди героев по их отношению к времени мы можем выделить миры обывателей, Будкина и Служкина. Но они в основе своей образуют изоморфные структуры, поскольку концептуализируют действительность с помощью категорий прошлого.

Современное поколение и иные второстепенные персонажи образуют мир обывателей. Они бесцельно проводят жизнь у телевизора в мечтах о том, как повернется судьба, тем самым губя собственные личности, в чем и обвиняет Служкин учеников в главе «Свини свинями»: «Вы не только еще не личности, но вы даже еще и не люди. Вы – тесто, тупая, злобная и вонючая человеческая масса без всякой духовной начинки. Вам не только география не нужна. Вам вообще ничего не нужно, кроме жратвы, телевизора и сортира. Как так можно жить?» [1, с. 266]. Перед ними не стоит ни онтологических, ни гносеологических проблем. Основа существования для них – прошлое. Персонажи мыслят изоморфно, используют идентичные формулы, закладывающиеся былыми временами, при выстраивании своего отношения к действительности: можно рассчитывать лишь на человеческое свинство, порядочность – рудимент, исток ошибок, правда бессмысленна там, где можно обмануть, – неслучайно Служкин с некой тоской говорит Лене Анфимовой: «Мы никогда не ошибаемся, если рассчитываем на человеческое свинство, <…>. Ошибаемся, лишь когда рассчитываем на порядочность. Что значит “исправить свои ошибки”? Изжить в себе веру в людей?» [1, с. 186]. В данной фразе герой реконструирует сознание обывателей, для которых прошлое является главной ценностной категорией и которые хотят вернуться, для того чтобы исправить ошибки и почувствовать былое счастье. Для них не существует настоящего. Их существование строится по одной схеме, циклически переходящей от одного поколения к другому: внешнее движение школьных лет, работа, беспорядочные связи с людьми, ведение разгульного образа жизни, повторение однообразных бытовых действий. Для обывателей важна не жизнь в настоящем, а «видимость нормальной жизни» [1, с. 439], за которой скрываются мечтания о прошлом: «Есть ребенок, дом, работа, какой-никакой муж – в общем, видимость нормальной жизни, ну и достаточно этого» [1, с. 439].

Будкин в романе носит маски плута и шута, что связывает его образ с народно-смеховой культурой, театральными подмостками, он словно играет роль представителя другого мира, который связан с настоящим временем: «Плут, шут и дурак создают вокруг себя особые мирки, особые хронотопы. <…>. Эти фигуры приносят с собой в литературу, во-первых, очень существенную связь с площадными театральными подмостками, с площадной зрелищной маской, они связаны с каким-то особым, но очень существенным, участком народной площади; во-вторых, <…>, самое бытие этих фигур имеет не прямое, а переносное значение: самая наружность их, все, что они делают и говорят, имеет не прямое и непосредственное значение, а переносное, иногда обратное, их нельзя понимать буквально, они не есть то, чем они являются; в третьих, <…>, их бытие является отражением какого-то другого бытия» [2, с. 309]. В главе «В центре плоской земли» персонаж заявляет, что хочет вырваться за пределы города, разрушить границы. «Яхта – это долго, Надюша, <…>. Пока ее построишь, вся мечта засохнет. А мне поскорее хочется. Заколебала меня эта жизнь бессмысленная… Еще немного, и совсем привыкну, стану жлобом, и тогда уж ничего не нужно будет» [1, с. 273], – говорит Будкин Наде, в его словах мы будто видим подтверждение тому, что он живет в настоящем. Однако вследствие этого у нас возникает вопрос: «Почему он не уезжает?». Герой имеет все средства для того, чтобы материализовать мечту, подтверждение мы можем увидеть в главе «На Крыше»: «Не-е, Витус, я не в сказки, я в жизнь верю. Это другие верят в сказки. Вот девки, что вокруг меня вьются, смотрят на меня как на какого-нибудь Хоттабыча: мои бабки, хаты, тачки, свобода моя – для них какое-то Лукоморье. Потому они на меня и вешаются» [1, с. 31]. Приведенное высказывание помогает нам понять, что слова Будкина о желании уехать, вырваться за выстроенные людьми границы – фарс. Он воплощает собой фигуру трикстера, разыгрывает роль противоположного бытия, являясь при этом и представителем мира обывателей, и его властелином. Высмеивая ценности людей, превознося обман, он отражает нравы общества, иронизирует над ними, но не уничтожает. Его смех амбивалентен. Герой овнешняет пороки, обновляет, однако в то же время и закрепляет модель мира, в котором ирония ничего не меняет. Будкин с помощью с помощью амбивалентного смеха лишь проверяет выстроенные обществом рамки на прочность, переворачивает структуру мира, оставаясь его представителем. Его истинное лицо проявляется в диалогах об онтологических основаниях со Служкиным. Логика персонажа и его мысли имманентны миру обывателей: «…вот только, Витус, странно у тебя получается. Поступаешь ты правильно, а выходит дрянь» [1, с. 166]. Вследствие этого герой также живет в прошлом.

Служкин же воплощает собой образ дурака. С помощью полифонии в романе нам сообщается о его странности, выделенности, что связывается в сознании героев с глупостью, пустотой, эгоизмом: «Так у тебя, кроме шуточек, и нет ничего больше!.. Пусто за душой! Ты шуточками только пустоту свою прикрываешь! Ничего тебе, кроме покоя своего, не нужно! Ты эгоист – страшно подумать какой!» [1, с. 83]. Здесь мы можем увидеть особую метаморфозу. Маска героя сливается с ним воедино и помогает скрыться ему от внешнего мира: «Для тебя понятия правды и неправды неприемлемы, как для романа. Твои маски так срослись с тобой что уже составляют единое целое. Даже слово-то это – “маски” – не подходит. Тут уже не маска, а какая-то это – пластическая операция на душе» [1, с. 218]. Персонаж в отличие от обывателей мыслит в более «широких масштабах» [1, с. 186]. Внешняя анекдотичность фраз Служкина сочетается с серьезностью, философским осмыслением настоящего и прошлого, они приобретают вид афоризмов («имеете терема, а пригреет тюрьма» [1, с. 31], «без шутки жить жутко» [1, с. 83], «встреча с друзьями – это способ выжить, а не выжрать» [1, с. 92] и т.д.). Он релятивизирует устоявшиеся каноны, абсолютное делает безусловным, что наиболее ярко проявляется в диалогах с Татой и Сашей Руневой: «Свет не сходится клином ни на чем» [1, с. 203]. Служкин расширяет рамки замкнутого бытового мирка. Его рассуждения о трансцендентном (хаосе, космосе, доброте, порядочности) вводят сомнения в систему понятий обывателей. Однако мир прошлого одерживает над ним победу. Герой неспособен отказаться от былого, измениться ради настоящего, его пугает потеря прошлых идеалов и связей, в чем и заключается трагизм романа. Персонаж не может окончательно разрушить тот порочный круг, в котором оказался, следовать главному критерию успешной жизни – умению терять: «Ноги вынесли Служкина к дому, где когда-то жила Чекушка. Он свернул в переулок и оказался у подъезда Лены Анфимовой. Он снова свернул и очутился у того дома, в котором находилась старая квартира Будкиных. Служкин скользнул под ее балконом и выскочил к многоэтажке Киры Валерьевны. Увернулся от нее, но едва не врезался в дом Ветки. Укрылся в Грачевнике, но через кусты пролезла контора, где работала Надя. Опрометью удрав и оттуда, Служкин чуть не попал под взгляд окон заводоуправления, за которыми где-то была Сашенька. Измученный, Служкин чудом прорвался к затону» [1, с. 442]. Это обуславливает его существование в прошлом.

Пространство в романе остается неизменным. Оно довлеет себе, не меняется с ходом времени и характеризуется прерывностью. Для героев мир представлен тремя топосами: современной Пермью, абсолютным прошлым и природой. Современный мир и прошлое в их сознании связываются с представлениями о космосе. Персонажи мифологизируют пространство, возводят его в Абсолют, делают центром бытия, неслучайно одной из глав А. Иванов дает название «В центре плоской земли». За пределами же рамок неизвестная и хаотизированная жизнь природы. Служкин подвергает это утверждение релятивизации. Слова о плоскости мира герой произносит в ироническом ключе, тем самым он высмеивает привязанность людей к определенному пространству, для него мир не ограничивается одним городом, река для персонажа становится олицетворением безграничности вселенной: «Это для вас, тех, кто приехал жить в новостройки “Речники” – пустой звук, затон вроде заводского склада, а домишки эти – бараки. Для нас же всем эти мир начинался, а продолжался – Камой… И поэтому Кама, затон – для меня словно бы символ чего-то… Живем мы посреди континента, а здесь вдруг ощущаешь себя на самом краю земли, словно на каком-нибудь мысе Доброй Надежды… Конечно, в детстве мы ничего этого не понимали, но ведь иначе бы не считали Каму главной улицей жизни. И в нашей жизни все было связано с этой рекой, как в вашей жизни – с автобусной остановкой…» [1, с. 240]. Служкин демифологизирует место, показывая, что жизнь города – хаос, в нем нет законов и запретов, прошлое и настоящее соединяются механически, наслаиваясь друг на друга, судьбы людей бессмысленны и разрозненны. Сама попытка мифологизировать пространство свидетельствует о его хаотизированности.

 Путь Служкина ­­– не только движение к настоящему, но и поиск космоса. Его он находит в природе. В заключительной части произведения показан поход героя с отцами. Именно он и репрезентирует упорядоченность природы, подчинение всего ее собственным законам, взаимосвязь прошлого, настоящего и будущего, передающая единство людей. В земле кроется та одухотворенность, которая наделяет смыслом существование: «И вот теперь у нас под ногами словно земля заговорила. До самых недр, до погребенных костей звероящеров, она вдруг оказалась насыщенной смыслом, кровью, историей. Эта одухотворенность дышит из нее к небу и проницает тела, как радиация – земли Чернобыля. Тайга и скалы вдруг перестали быть дикой безымянной глухоманью, в которой тонут убогие деревушки и зэковские лагеря. Тайга и скалы вдруг стали чем-то важным в жизни, важнее и нужнее многого, если не всего» [1, с. 338]. Природа связывает персонажей «незримыми горячими нитками человеческого родства» [1, с. 386] и космизирует их жизнь.

Мир абсолютного прошлого ценностно предстает идиллией для всех персонажей. Воспоминания о нем связываются в их сознании с счастьем, жизнью, лишенной ошибок, утопией. Они меняют героев и делают «видимость нормальной жизни» [1, с. 439] истинным существованием: «Лена медленно менялась: усталость и покорность медленно уходили с ее лица, и в глазах что-то затеплилось, как солнце за глухими тучами. К Лене даже вернулось почти забытое школьное кокетство – она искоса лукаво глянула на Служкина, как некогда глядела, проходя мимо него в школьном коридоре. Служкин и сам оживился, стал смеяться, жестикулировать и даже не заметил автобуса» [1, с. 49]. Однако этот мир подобен современности. Неслучайно автор показывает в главе «В тени великой смерти» смерть Брежнева. Она хаотизирует жизнь, вносит страх в жизни людей: «И тут Витьке стало страшно. Тут он нутром почувствовал, как черная пустота, разъедая, растекается над страной, и все зло, что раньше было крепко и сковано, освободилось и теперь только выжидает» [1, с. 116]. Так А. Иванов передает, как рассыпается мир героев, средством упорядоченности которого является образ вождя.

При рассмотрении хронотопа в романе «Географ глобус пропил» следует уделить внимание репрезентации прошлого. Мы можем выделить две линии его воспроизведения. В первую очередь прошлое выступает ценностной и оценочной категорией. Через призму былого герои характеризуют современность. Их ориентиры и принципы берут начало в прошлом. Данная линия раскрывает взгляды персонажей, показывает оптику, чрез которую они характеризуют действительность. Также минувшее в произведении изображается и с помощью монтажности. В главе «В тени великой смерти» прошлое показано с исторической и биографической точностью, оно выходит за рамки сюжета, выступая в качестве оторванного от основного действия фрагмента. Этот временной пласт не подвергается рефлексии, веяниям современности, его задача в произведении – подчеркнуть хаотизированность мира и продемонстрировать отношения Служкина с друзьями. На основе названных нами линий изображения былого, мы можем сказать, что прошлое в произведении раздваивается, разделяясь на ценностное и биографическое.

Разобрав хронотоп в романе «Географ глобус пропил», мы выяснили, что все герои моделируют действительность по изоморфным структурам, которые зиждутся на прошлом. Несмотря на видимую разность персонажей, они смотрят на реальность, используя оптику, выработанную былыми поколениями. Настоящее для них заменяется прошлым, которое в произведении раздваивается, что позволяет наиболее полно отразить взгляды героев. Пространство же в романе характеризуется неизменностью и прерывностью. Для персонажей оно представлено тремя топосами, репрезентирующими хаотизированность города и абсолютного прошлого и упорядоченность природы.

Хронотопические ценности в романе А. Иванова «Географ глобус пропил»

Наряду с хронотопом всего произведения мы можем выделить некоторые хронотопические ценности. А. Иванов использует множество мотивов и образов, которые не называет М. М. Бахтин. Некоторые из них коррелируют с произведениями других авторов, иные являются новаторскими. Они играют огромную роль в произведении, так как помогают воспроизвести путь Служкина к настоящему. Рассмотрим некоторые из них.

Хронотоп провинции является одним из самых ярких в произведении. Именно с помощью него формируется понимание времени и пространства в романе. Он становится современной интерпретацией выделенного М. М. Бахтиным хронотопа. Это проявляется в механическом соединении старых и новых районов. Время здесь также движется по узким кругам, оно замкнуто. Жизнь героев однообразна и бессобытийна, основу ее составляет повторение бытовых действий. Диалоги персонажей пусты и исполнены горестей и сожалений. Служкин стремится внести в судьбы героев разнообразие, показать другую жизнь с помощью походов и иронии, он выступает за пределы выстроенных обществом границ, поддерживающих для обывателей космизированность города. Виктор Сергеевич делает шаг навстречу настоящему. Однако персонажи стали заложниками плоского бытового мира, в котором все связано с городом, улицей, домом, они неспособны вырваться за его пределы.

Претерпевает изменения в современной культурной ситуации, которую фиксирует литература, хронотоп гостиной. Он модифицируется и приобретает новую форму. Внимание перемещается с гостиной на кухню. Она становится местом встреч и развития диалогов. Функции ее сокращаются в сравнении с назначениями гостиной-салона. Политическая и деловая жизнь уходит на второй план, заменяют ее бытовые сцены. Кухня вбирает в себя признаки эпох, хранит воспоминания о минувших днях. Неслучайно автор вводит параллель в произведении, показывая кухню и в рассказах Виктора Сергеевича о прошлом: «А мама моя страсть любила, когда в гости ко мне девочки приходят. Схватила она Ветку и на кухню поволокла. Сразу чай, конфеты, все такое. Говорит мне: познакомь, мол, Витя, с девушкой…» [1, с. 71]. Данное упоминание служит показателем тесной связи прошлого и настоящего. Именно ее и воплотила кухня. В ней тесно связываются идеальное прошлое и настоящее в рамках определенного пространства.

Особое место в романе занимает хронотоп школы. Он становится одним из новаторских. Школьную жизнь А. Иванов рисует с небывалой ясностью, что помогает ему показать во всей полноте действия «подставного» учителя, его методы воспитания в классах, где каждый урок требует усиленной дисциплины и контроля. Подробно показать это позволяет хронотоп школы. Пространство в нем – само здание, оно обладает четкой иерархичностью. Главными в нем становятся актовый и спортивный (уличная спортивная площадка) залы, выступающие эмблематическими школьными знаками. Они идеологически насыщены и олицетворяют все великое, торжественное, в них вносится знамя и звучит барабанный марш, который вызывал у Служкина благоговение и зависть к барабанщикам из-за выполнения ими важной миссии: «Учителя расступились, и вперед вышло все дружинное звено барабанщиков. Бело-алые, как кровь на снегу, барабанщики вызывали у Витьки мучительную зависть, радость и желание быть среди них. <…>. Витьке нравился грозный рокот барабанной дроби и ритмичный грохот маршей, которые он знал назубок» [1, с. 124]. За актовым и спортивным залами идут классы. Они делятся на пары-антитезы: класс «хорошего» учителя (Чекушки, Розы Борисовны) – класс «плохого» учителя (Виктора Сергеевича Служкина) – и имеют свою иерархию по принципу занимаемых мест. Время в классах, актовом и спортивном залах движется одинаково. Оно словно замедляется, ожидание окончания урока томительно не только для учеников, но и для Служкина, для которого каждый урок становится противоборством с «зондеркомандой». Однако эта растянутость сочетается с событийностью, которая связана со школьным коридором («Ищу человека») и двором («Хочешь мира – не готовься к войне»). Время, таким образом, специфично, оно несет перемены, но бессмысленно, потому что остается в стенах школы: «Школа является пространством, в котором временно существуют индивиды, выключенные из полноценной общественной и социальной жизни. Школьное время одновременно и насыщено возможностью перемен, и совершенно бессобытийно, или событие в нем имеет иное значение, чем принято понимать» [3, с. 61]. Каждый приходит к идеальной точке – выпускному, которая является отсчетом истинного хронотопа.

Наиболее значим в романе хронотоп леса. Он связывается с мотивами похода и дороги, которая в произведении приобретает вид реки. Хаотизированная жизнь города противопоставляется упорядоченности леса. Он помогает вырваться человеку из порочного круга однообразных действий и диалогов: «Воз слепого бессилия, который я волок по улицам города от дома к школе и от школы к дому, застрянет в грязи немощеной дороги за городской заставой. Река Ледяная спасет меня. Вынесет меня, как лодку, из моей судьбы, потому что на реках законы судьбы становятся явлением природы, а пересечь полосу ливня гораздо легче, чем пересилить отчаяние» [1, с. 302-303]. Время в лесу абстрагируется: за пять дней проходит целая жизнь. Он образует нового человека, подвергает его метаморфозе в процессе пути. В походе связь людей с прошлым выступает в другом обличии, оторванном от идеализации и ошибок. Пространство сочетает в себя черты различных эпох, что выражается в пещерах, скалах, которые встречают герои. Лес становится неким храмом, который безмолвно хранит легенды и воспоминания, изобилует символами разных времен: «Лес – словно дворец без свечей, с высокими сводами, с отшлифованным до блеска паркетом. Ощетинившееся звездами небо закрыто еловыми вершинами. Оно просеивается вниз полярным, голубоватым светом. Я стою и слушаю, как беззвучно течет время, текут реки, течет кровь в моих жилах» [1, с. 348]. Он показывает персонажам безграничность жизни и мира, заставляя осознать ценность настоящего.

Следует обратить внимание и на хронотоп качелей. Он также является новаторским. Пространство и время неощутимы, пока движутся качели. Они акцентируются лишь в точках взлета и падения, становятся «художественно-зримыми» [2, с. 235], уплотненными. Герой во время движения качелей выходит за пределы прошлого, настоящего и будущего, он становится частью «минимума полноты времени» [2, с. 296], занимая метапозицию. Отдаляясь от окружающего пространства, персонаж смотрит на мир с иной точки зрения. Жизни для него становятся искрами в постоянно обновляющемся времени, которое, словно маятник, то взлетает, то обрушивается: «Со свистом и визгом ржавых шарниров Служкин носился в орбите качелей – искра жизни в маятнике вечного мирового времени».

Выявив данные хронотопические ценности, мы увидели, что времени и пространства в романе А. Иванова «Географ глобус пропил» уникальны и безграничны. Они не только рисуют замкнутый мирок «повторяющихся бытований», но и передают бесконечность действительности вне его, за границей, которое помогает осознать героям ценность реальности.

Заключение

Рассмотрев литературно-художественный хронотоп в романе А. Иванова «Географ глобус пропил», мы выяснили, что он характеризуется:

1. устремленностью героев в прошлое;
2. замкнутостью пространства, его статичностью;
3. хаотизированностью провинциального города и упорядоченностью природы;
4. разделением прошлого на ценностный и биографический пласты.

Выделенные хронотопические ценности проиллюстрировали путь героя к настоящему, показав новаторство произведения и охарактеризовав два противоположных мира: замкнутое пространство города и безграничное существование природы.

About the authors

Polina M. Krasutskaya

Author for correspondence.
Email: lerm1814.kras@yandex.ru
443011, Russia, Samara, Academic Pavlov Str., 1

Supplementary files